Название: Я понял
Тема: канон
Автор: tdbk-2020
Бета: tdbk-2020
Пейринг, персонажи: Бакуго Кацки/Тодороки Шото
Категория: слэш
Рейтинг: R
Жанр: ПВП
Размер: мини, 1387 слов
Краткое содержание: Кацки сам не знает, как это случилось.
читать дальшеКацки сам не знает, как это случилось. Вот Тодороки выговаривает ему за то, что он сломя голову бросился за злодеем, забив на первоначальный план, а вот — уже прижат к стене и часто-часто моргает, словно ему что-то в глаз попало.
Кацки до боли в пальцах стискивает его плечи и говорит, прижимаясь почти вплотную:
— Ты заебал своими поучениями. Все получилось, так какого хрена?
Теплое дыхание Тодороки оседает на губах, когда тот отвечает:
— Сейчас получилось. — Он явственно выделяет «сейчас», и Кацки затапливает злость пополам с чувством вины. Хотя, нет. Никаких пополам, Кацки быстро гасит это поганое ощущение.
— Получилось сейчас, получится и потом. Я же лучший.
— До первой ошибки.
Блядь-блядь-блядь!
Перед внутренним взором проплывают воспоминания боя, и Кацки ненавидит Тодороки в этот момент. Потому что знает: тот прав. Прав на все сто. Кацки лучший, он — номер один. Но это не значит, что сегодня он не ошибся.
Ошибка героя стоит жизни. Герой не может позволить себе ошибаться.
Тодороки, конечно. Прав, но хрена с два Кацки согласится. Хрена с два он это признает.
— Заткнись, — грубо говорит он и уже знает, что сейчас ответит Тодороки — прочел это в его разноцветных глазах.
Осуждение.
Настоящий герой не должен быть таким, как Кацки. Настоящий герой должен быть внимательнее к окружающим и к своей команде. Нельзя думать только о себе и о том, как победить.
Работай в команде. Главное — жизни людей.
Кацки не хочет этого слышать. И видеть. Он закрывает глаза, жмурится крепко, до ярких пятен. Те брызгами краски оседают под веками.
Тодороки глубоко вдыхает, открывает рот, чтобы что-то сказать. Ему, как обычно, плевать на то, что Кацки не хочет слушать. И тогда у Кацки не остается выбора — он прижимается губами к его губам, запечатывая, не позволяя говорить.
Губы Тодороки прохладные и сухие.
Их прикосновение обжигает, словно лед, тает на губах Кацки, утоляя жажду. Он прячется за желанием заставить замолкнуть, подчиниться. Кацки прикусывает нижнюю губу Тодороки, сжимает зубы, вырывая не то стон удовольствия, не то протестующий возглас. Кацки плевать.
Он все еще жмурится, полностью погружаясь в поцелуй, одной рукой сжимает затылок Тодороки, не давая отстраниться. Второй — вцепляется в воротник его рубашки. Никуда не денешься двумордый, вот так-то!
Кацки кроет удовлетворением — то ли от того, что он наконец-то заткнул Тодороки, то ли потому, что целоваться с ним довольно приятно. Он не знает и знать не хочет — в любом случае, своей цели он достиг.
Тодороки перестает дергаться и отвечает на поцелуй. Притягивает Кацки ближе, хотя, казалось бы, куда ближе. Кацки не возражает.
Он углубляет поцелуй, толкается языком между приоткрытых губ, не давая Тодороки перехватить инициативу. Скользит ладонями по обнаженным предплечьям, и сейчас даже кажется, что температура кожи слева и справа различается, словно после одного поцелуя Тодороки потерял контроль над теплорегуляцией.
Кацки едва заметно усмехается, проталкивает ногу между бедер Тодороки, вжимается в пах. Возбуждением прошивает от затылка до кончиков пальцев, когда он понимает: у Тодороки стоит. Мать его, у Тодороки и правда стоит.
Все по-настоящему.
— Бакуго, какого?.. — начинает Тодороки, но Кацки его перебивает:
— Просто заткнись. — И утягивает в еще один поцелуй.
Кажется, будто по затылку приложили чем-то тяжелым. Кацки осоловело распахивает глаза, отстраняется и моргает, глядя на Тодороки. Обычно выражение его лица иначе чем равнодушным не назовешь, но сейчас оно выражает множество чувств: страсть, желание, решимость...
Не успевает Кацки распознать их все, как Тодороки хватает его за руку и тянет к дивану. По счастливому стечению обстоятельств сейчас в кабинете — никого, кроме них двоих.
Тодороки толкает Кацки на диван и устраивается сверху. Колени касаются бедер, сам Тодороки нависает сверху, словно внезапно стал выше на голову, и внутри поднимается волна протеста.
Какого хрена, а?
Но не успевает он произнести ни слова, как Тодороки обнимает его лицо ладонями и целует. Медленно, осторожно, ласково.
Этот поцелуй будто что-то подцепляет внутри, тянет, как рыбак — попавшуюся на крючок рыбку, и Кацки враз теряет всю агрессивность. Позволяет Тодороки вести.
Он — рыбка на крючке, попался без единой возможности соскочить.
Красно-белые пряди щекочут щеки и лоб, но даже это кажется лаской. Тодороки чуть разводит колени и почти опускается на Кацки. Теперь снова чувствуется — у него стоит. Кацки кладет ладони на его задницу, сжимает и стонет в приоткрытый рот, подбрасывает бедра, чтобы прижаться к Тодороки.
Наверное, воздух между ними подрагивает, словно марево, исходящее от нагретого камня. Кацки и сам плавится, как асфальт в жаркий день, его ведет от скупых прикосновений Тодороки, от его тихого дыхания, от того, как на контрасте быстро-быстро колотится его сердце.
Не такой уж двумордый и спокойный, каким хочет показаться.
Кацки усмехается и кладет ладонь между ног Тодороки, сжимает пальцы. Под ними — горячо и твердо. Тодороки стонет коротко, на выдохе. Чуть откидывает голову, отстраняясь от поцелуя, но при этом подставляясь под прикосновения.
Видеть его таким — живым, жаждущим, несдержанным, — чистое удовольствие.
Возбуждение, скручивавшееся внутри, расходится волнами по телу, покалывает кончики пальцев, заставляя Кацки расстегнуть ремень Тодороки, выпростать пуговицу и скользнуть ладонью под резинку трусов.
Тодороки снова стонет, теперь громче, яснее, отчаяннее. Его стон одним движением подсекает удочку и вытягивает из воды. Кацки задыхается— рыба, выброшенная на берег.
Под ладонью — влажная, скользкая головка. Кацки пытается обхватить ее — неудобно. В этот момент Тодороки одним движением стаскивает джинсы вместе с бельем и бесстыдно льнет к Кацки. Это тоже льстит.
Кацки проводит ладонью по члену до самого основания, сжимает пальцы, заставляя Тодороки всхлипнуть, проводит пальцами вверх и вниз.
Теперь он не жмурится — смотрит. На одетого Тодороки, который держится за его плечи. Футболка чуть задралась, джинсы приспущены, на щеках играет лихорадочный румянец. Кажется, даже обожженная щека горит ярче.
Он скользит пальцами по члену Тодороки, то сжимая крепче, то ослабляя хватку, а внутри собственное возбуждение накатывает волнами. Оно прочно завязано на Тодороки — на том, как он хмурится, как сжимает губы, пытаясь не стонать, как подается навстречу движению, как коротко выдыхает. Его реакция — обычно скупая и незаметная — сейчас бьет под дых лучше чем любой афродизиак.
Тодороки над ним изгибается, впивается пальцами в плечо, и Кацки кончает в штаны без единого прикосновения. Сперма течет по пальцам, обжигая, пачкая одежду — и Тодороки, и Кацки.
Кацки вглядывается в идеальное лицо Тодороки — изломленное оргазмом, перекошенное. Он закусывает губу так, что она белеет, обожженная кожа собирается уродивой складкой. Кацки ловит это выражение. впечатывает его в память, и торжествующее чувство растекается по телу, переплетаясь с удовольствием.
Когда отпускает, он понимает, что Тодороки прижимается к нему всем телом. От него тянет жаром и прохладой — непостижимо, но это же Тодороки. Кацки привык, что тот соединяет в себе невозможное. Он проводит кончиками пальцев по его спине, едва-едва задевая взмокшую футболку. Коротко выдыхает — хорошо. Думать не хочется.
Но Тодороки не был бы Тодороки, если бы не попытался испортить охренительный момент.
— Бакуго, — говорит он. — Сегодня ты ошибся.
— Заткнись.
— Если так продолжится, кто-нибудь пострадает.
— Только через мой труп, — говорит Кацки.
— Именно.
— Тогда какого хрена ты доебался? — рявкает Кацки. — Все в порядке, пока я жив.
— Меня это не устраивает. — В голосе Тодороки — твердость льда, он хлещет, словно огненный кнут. — Если продолжишь бросаться вперед так безрассудно, ты пострадаешь. Я не собираюсь просто ждать.
Разноцветные глаза метают молнии, тонкие губы плотно стиснуты. Лицо Тодороки редко отражает столько эмоций. Его ладони все еще лежат на плечах, кончики пальцев вминаются в кожу до боли, колени сжимают бедра. Словно он боится, что Кацки оттолкнет и сбежит.
И Кацки понимает.
Тодороки боится. Боится не того, что от безрассудности Кацки пострадают окружающие или команда. Он боится, что пострадает Кацки. Он...
Кацки затапливает незнакомым чувством. Оно такое всепоглощающее, что вытесняет остальные — злость, страх, желание победить. Он не знает его названия. Знает только, что дышать становится тяжело, губы сами собой растягиваются в наверняка тупой улыбке, а ладони жжет от желания притянуть Тодороки ближе.
Блядь, какой же он кретин.
Кацки не может сказать, кто из них двоих больший.
Наверное он, но хрена с два он признается вслух.
Вместо этого он наконец дает рукам волю и обнимает Тодороки так крепко, что тот удивленно охает. Стискивает, наверное, до боли. Волосы на затылке ерошат пальцы. Кацки прикрывает глаза и подставляется под прикосновение.
— Бакуго... — говорит Тодороки прерывисто. В разноцветных глазах горит решимость продолжить разговор.
— Заткнись, двумордый, — говорит Кацки.
— Тебе надо...
— Просто заткнись.
Он сжимает пальцы на пояснице Тодороки, подцепляя шлевки джинсов, прижимается губами к губам Тодороки. В поцелуй пытается вложить все то, что сейчас чувствует: благодарность, понимание... и что-то такое, чему нет описания, но оно заставляет сердце колотиться быстрее, заставляет пальцы дрожать, заставляет прислушаться. Кацки не знает, как называется это чувство, но надеется, что у него получится выразить его с поцелуем.
И когда он отстраняется, на губах Тодороки появляется призрачная улыбка. Она, как обычно, незаметная, но от нее по телу прокатывается волна тепла. Тодороки разлепляет губы и говорит короткое:
— Я понял.
Название: Привычка
Тема: канон
Автор: tdbk-2020
Бета: tdbk-2020
Пейринг, персонажи: Бакуго Кацки/Тодороки Шото
Категория: слэш
Рейтинг: PG-13
Жанр: романс
Размер: драббл, 553 слова
читать дальшеПосле секса они с Тодороки всегда засыпают вместе. Они друг у друга первые и единственные, и Кацки долгое время не знал, что бывает иначе. Что на самом деле секс не обязывает тратить время на долгие прелюдии, что целовать рот Тодороки — это лишнее. Что вовсе не стоит привязываться к теплу чужого тела по утру, если боишься его не забыть.
Негласная связь между ними — привычка, которую Кацки тяжело осознать. Дать ей название ещё сложнее, но кроме «вместе» в голову ничего и не приходит. Он знает, что проще принять происходящее как данность — как и со всем, что связано с Тодороки. Но и принятие чуждо ему. Кацки, будто подростку, даже спустя столько лет того самого «вместе» хочется спорить, хватать Тодороки за грудки, доказывая собственную правоту, и из чистого упрямства не называть его по имени.
Привычку нельзя почувствовать. Она не откладывается в голове, как воспоминание, не жужжит у виска, как навязчивая мысль. Её нет даже в груди — там, где Кацки хранит то, что умом понять невозможно. Но сам Тодороки застрял у него где-то между рёбер, колет занозой, притягивает к себе, как пойманную на крючок рыбу. Он раз за разом заставляет Кацки задаваться вопросом: сможет ли он провести грань между привычкой и зависимостью?
Они оба спят свернувшись калачиком. Полевая жизнь и вечная усталость приучили тело к немыслимым, казалось бы, позам. И что Тодороки, что сам Кацки поддаются инстинктам, отворачиваются по сторонам, стоит только дойти до разрядки. Бывает, они подолгу лежат без сна, выравнивают дыхание, касаются голыми спинами. Да что там спинами: парой позвонков, твёрдыми мышцами и горячей кожей, но так близко, что между ними не уместить ни тишину, ни привычку.
Под скрещенными на груди ладонями Кацки прячет то единственное беззащитное, которое тяжело облечь в слова. Они и не говорят о нём никогда, но, даже не оборачиваясь, Кацки знает, что Тодороки так же крепко обнимает себя за плечи, переживая отголоски нахлынувшего чувства.
Это беззащитное вырывается, стоит им прикоснуться друг к другу. Трепещет, как рыба без воды. Задыхается. Отзывается на пронзительный взгляд Тодороки, заставляет размыкать губы, открываться в очередном изгибе тела. Оно же направляет Тодороки, когда тот плавится от сжатых на запястьях пальцах. Вторит движениям сдавленными стонами, когда Кацки захватывает его тело по сантиметру с новым глубоким укусом.
Они оба горят, и дело вовсе не в квирках. Виновата привычка.
Привычка учит их читать друг друга в линиях нахмуренных бровей, искать отклик в ритме дыхания и различать чужое сердцебиение в пустой тишине. Кажется, после стольких лет им ничем удивлять, но каждый их вечер находит место у Кацки в подреберье, каждый раз толкает Тодороки звать его к себе вновь и вновь.
Кацки бы никогда не признался, как теряет голову, держа Тодороки на руках, но привычка говорит за него. Секреты же Тодороки раскрываются в дрожащих руках, когда он рывком ставит Кацки на колени.
На автомате, не иначе, Кацки готовит на двоих завтрак, плетётся за Тодороки в душ и позволяет утянуть себя в единственный, но долгий поцелуй на прощание. Всё же проще признать это привычкой, чем искать объяснения въедливой тоске на затянувшихся миссиях. Или отмахиваться от сбивающей с толку гордости, которую Кацки чувствует, узнавая об успехах Тодороки из новостей.
Возможно, этой привычки на самом деле и нет, но другого названия Кацки не знает. Да и нужно ли имя тому, чьё существование никак не докажешь. Когда-то он уже назвал их с Тодороки «вместе», и этого должно привычно хватить его мыслям. Хотя бы до следующей их встречи.